ЭКЛОГА VI



Первой решила, что петь пристойно стихом сиракузским, 
И средь лесов обитать не гнушалась наша Талия. 
Стал воспевать я царей и бои, но щипнул меня Кинфий 
За ухо, проговорив: "Пастуху полагается, Титир, 
Тучных овец пасти и петь негромкие песни!" 
Стало быть (ибо всегда найдется, кто пожелает, 
Вар, тебя восхвалять и петь о войнах прискорбных), 
Сельский стану напев сочинять на тонкой тростинке. 
Не без приказа пою. Но, Вар, кто мое сочиненье 
Будет с любовью читать, увидит: все наши рощи, 
Верески все воспевают тебя! Нет Фебу приятней 
мире страницы, чем та, где есть посвящение Вару.
В путь, Пиериды мои!.. Хромид и Мназилл, мальчуганы, 
Раз подсмотрели: Силен лежит, уснувший, в пещере.
С вечера был он хмелен, как обычно, — жилы надулись, 
И, соскользнув с головы, плетеницы поодаль лежали. 
Тут же тяжелый висел и канфар на ручке потертой. 
Тихо подкравшись (старик их обманывал часто обоих, 
Петь им суля), на него плетениц накинули путы. 
К ним, робевшим еще, подходит союзницей Эгла, 
Эгла, наяда красы несравненной, и только открыл он 
Веки, она шелковицею лоб и виски его мажет. 
Он же, их шутке смеясь: "Что меня оплетаете? — молвит. — 
Дети, пустите меня! Сумели — так с вас и довольно. 
Песни, каких вы просили, спою, — но лишь вам, мальчуганы, 
Ей же награду найду не такую". Сказал он и начал. 
Ты увидал бы тогда, как пляшут фавны и звери 
В такт и качают дубы непреклонными кронами, вторя. 
Даже о Фебе не так веселятся утесы Парнаса, 
Исмар с Родопой — и те не столько дивятся Орфею.
Петь же он начал о том, как в пустом безбрежном пространстве 
Собраны были земли семена, и ветров, и моря, 
Жидкого также огня; как зачатки эти, сплотившись, 
Создали все; как мир молодой из них появился. 
Почва стала твердеть, отграничивать в море Нерея, 
Разные формы вещей принимать начала понемногу. 
Земли дивятся лучам дотоль неизвестного солнца, 
И воспарению туч, с высоты низвергающих ливни, 
И поражает их лес, впервые возросший, и звери 
Редкие, что по горам, дотоле неведомым, бродят.
Вот о камнях он Пирры поет, о царстве Сатурна 
И о кавказских орлах, о хищенье поет Прометея. 
Пел он, как, возле воды оставив юношу Гилла, 
Звали его моряки. "Гилл! Гилл!" — неслось побережьем.
Пел, как жилось хорошо — если б не было стад! — Пасифае, 
Как ее страсть облегчил, полюбив ее, бык белоснежный. 
Женщина бедная! Ах! Каким ты безумьем объята! 
Дочери Прета и те по-коровьи в поле мычали, — 
Всё же из них ни одна не пошла на постыдное ложе
Скотского брака, хотя и страшилась плуга на шею, 
Хоть и частенько рогов на лбу своем ровном искала.
Женщина бедная! Ах! Теперь по горам ты блуждаешь.
Он же на мягком простер гиацинте свой бок белоснежный,
Бледную щиплет траву и жвачку жует под дремучим
Ясенем иль на лугу за коровою гонится. Нимфы! 
Нимфы диктейские' Рощ, молю, заградите опушки, — 
Может быть, вам на глаза блуждающий вдруг попадется 
След быка, если он травой увлечется зеленой 
Или за стадом пойдет. Когда бы его проводили
Сами к какому-нибудь гортинскому хлеву коровы! 
Деву, что яблок красой гесперидовых залюбовалась, 
Пел он, Фаэтонтиад замшелою горькой корою 
Стан облекал, из земли высоко подымал он деревья 
Пел и о том, как шедшего вдоль по теченью Пермеса
Галла одна из сестер увела в Аонийские горы.
Пел, как навстречу ему поднялся весь хор Аполлона, 
Пел, как сказал ему Лин языком божественной песни, 
Кудри цветами убрав и душистою горькой травою:
"Эти тростинки тебе (возьми их!) Музы даруют.
Ранее ими владел аскрейский старец; нередко  
Ясени стройные с гор их пением долу сводил он. 
Им и поведай о том, как возникла Гринийская роща, 
Чтобы равно ни одна Аполлоном впредь не гордилась".
Что мне добавить? — он пел и о Нисовой Сцилле, чье лоно, 
Снега белей, говорят, опоясали чудища, лая;
Как Одиссея суда в пучину она заманила
И истерзала, увы, пловцов устрашенных морскими
Псами; припомнил потом превращенные члены Терея
И Филомелой ему, как дар, поднесенные яства.
Вспомнил о бегстве ее и о том, как на крыльях нежданных,
Бедная, стала порхать над своею же собственной кровлей.
Все, что в оные дни замыслил Феб и блаженный 
Слышал когда-то Эврот, что выучить лаврам велел он, 
Все он поет и к звездам несут его голос долины, — 
Но уже вечер велит овец загонять по овчарням 
И поголовье считать, наступив не по воле Олимпа.